Любопытно: попытка социологического анализа обстановки в Вестеросе по Эйзенштадту:
«Автор «Песни льда и пламени» задаёт правильные вопросы:
«Толкиен, к примеру, придерживается средневековой философии: — замечает Мартин, — если король добр, то его земли будут процветать. Но загляните в учебник истории, и вы увидите, что всё не так просто. Толкиен утверждает, что Арагорн, став королём, правил мудро и добродетельно. Но Толкиен не задаёт важных вопросов. Какова, спрашиваю я, была при Арагорне система сбора податей? Как он организовал воинскую повинность? И что насчёт орков?».
Задавшись целью написать огромную эпопею, в которой в вымышленном мире чувствовалось бы дыхание настоящей истории, Мартин решил сделать нечто действительно величественное и исторически реалистичное. Его история — это не просто история борьбы кланов, как было бы в литературном мире. Это история крушения архаического социального порядка и становления нового.
Как ни парадоксально, ключ к эпопее «Игры» и «Песни» мы можем найти в работах одного из крупнейших социологов второй половины ХХ века Шмуэля Эйзенштадта (1923–2010), исследовавшего динамику социальных изменений в традиционных обществах и обществах Нового времени.
Именно благодаря его работам западная социология отказалась от примитивного противопоставления традиции и модернизации и учения, что модернизация, переход к современности, — это ломка традиции. Для Эйзенштадта модернизация — гибкая адаптация великих традиций к изменениям, переворот метафизических ориентаций в рамках традиции — с устремления к небесному идеалу в Средние века к строительству радикальными движениями и сектами (такими как якобинцы и большевики) царства Божия на земле. Переворот от потустороннего к посюстороннему возможен только в рамках великой традиции и никак иначе.
Современность и пути к современности многообразны. Для каждой цивилизации с её собственной центральной зоной и структурой священных символов и метафизических ориентаций, с собственным образом космоса, и представления о современности различны. Западный модерн — это образец, какой может быть современность в западном цивилизационном коде, но ещё и угроза для тех, кто не успевает с изменениями. Но это не модель для переноса в другую среду. От таких попыток переноса ничего кроме Михаила Борисовича Ходорковского, Рамзана Ахматовича Кадырова и Петра Алексеевича Порошенко приключиться не может.
Читать Эйзенштадта совершенно невыносимо — это чрезвычайно сухой, тяжёлый, предельно абстрактный язык. Единственная полностью переведённая на русский язык его работа — «Революция и преобразование обществ» (Москва, «Аспект-Пресс», 1999) — настоящая лингвистическая пытка.
Но точность даваемых Эйзенштадтом в этой работе социологических характеристик удивительна. Вряд ли Мартин знаком с его работами, но интуиции художника вполне достаточно, чтобы вывести из бесчисленных исторических хроник и источников тот же социологический образ исторического мира, о котором говорит Эйзенштадт.
Эйзенштадт выделяет три типа традиционных обществ, для которых характерны разные модели социальных изменений — «патримональный», «имперский», и «специальный». Третий тип, характерный для небольших городов-государств Греции, племён типа Древнего Израиля и арабов, нас сейчас не интересует, так как он отчасти представлен только в Миерине, Волантисе и других городах-государствах за Узким морем. А вот оппозиция патримонального и имперского типов играет у Эйзенштадта решающую роль.
Вот как описывает он первый тип социальной организации — патримональный:
«Радикальные изменения в этих политических режимах обычно выражались в том, что менялись держатели власти или династии, происходили перемены в положении различных семей, этнических или региональных групп в системе иерархии… Наиболее важными механизмами политической борьбы оказывались прямые соглашения между различными группами. Ведущим участникам политической борьбы в данных обществах были прямые представители основных групп в центре и на периферии (например, родственных, территориальных и религиозных групп); среди них действовала тенденция к организации группировок, соперничающих за доступ к центру (обычно его представлял дом правителя). Между группировками возникали постоянно изменявшиеся и пересекавшиеся связи, образовывались коалиции… От центра требовали изменить характер распределения различных ресурсов среди важнейших групп, а также расширить рамки клиентелы и патронирования».
Нетрудно заметить, что изложено всё так, как будто автор писал «Социологию Вестероса». В начале рассказанной Мартином истории там невозможно представить ничего, кроме кланово-территориальной организации, возглавляемой самыми выдающимися семьями, которые, составляя причудливые коалиции, борются за доступ к политическому центру и той или иной степени контроля над ним.
Для чистоты картины политический центр всё это время представлен скорее пассивной, чем активной величиной — королём-пьяницей, а затем двумя его мнимыми сыновьями, юными и слабыми, и Серсеей, которая в меру своих ограниченных умственных способностей пытается удержать власть в их руках, но лишь разжигает смуту ещё сильнее.
Постепенно разворачивающаяся кланово-феодальная война запускает механику коалиций и интриг в борьбе за контроль над политическим центром до полной мощности — появляются всё новые короли и претенденты. Одних убивают как Ренли, других разбивают как Станниса, третьих предают и уничтожают как Робба Старка. Кланы, менее удачливые в составлении сложных коалиций и плетении интриг, как Старки, быстро выбывают из борьбы. Другие, с богатым опытом клановых манипуляций, как Ланнистеры, добиваются успехов.
Апофеозом традиционного патримонального порядка и его крушением является Красная Свадьба. Это последняя решительная попытка Старков создать классическую клановую коалицию для победы над Югом. И в то же время грандиозное предательство и, в каком-то смысле, моральное самоубийство патримональной системы, которая после такой подлости, как резня на свадьбе, не имеет больше нравственного оправдания.
Перелом в сюжете, который замечают многие читатели и зрители после Красной Свадьбы, и в самом деле имеет место. Но связан он не со мнимой «усталостью» Мартина, а с тем, что деградация патримональной системы, начавшаяся в ходе клановой войны, достигла здесь своего чудовищного апогея. Старый Вестерос и система организации власти в нём умерли. И должны уйти те, кто был их воплощением, прежде всего Тайвин Ланнистер — гений клановой политики.
Мир Вестероса с этого момента ощутимо меняется. Особенно это бросается в глаза в сериале, где многие линии спрямлены.
На севере полную силу набирают Белые Ходоки во главе с Королём Ночи. Сила, с которой точно ни о чём не договоришься. Не успел пробормотать «Наши дорогие партнёры», — а ты уже живой труп. В противостоянии нашествию нежити всё большее значение приобретает Джон Сноу — политик-идеалист, стремящийся противопоставить нежити коалицию всех живых от «воронов» до «одичалых».
Вряд ли Джон Сноу убит заговорщиками, — скорее всего, мы ещё не раз увидим его в дальнейшем, и вполне вероятно, что после убийства он обретёт облик Азора Ахая — Воина Света, который сокрушит Великого Иного. Ранее Мелисандра ошибочно видела Азора Ахая в Станнисе, но она всё больше осознаёт, что истинный Азор Ахай — Джон Сноу. Сама религия Мелисандры — жестокий дуалистический культ, основанный на противостоянии Огня и Тьмы; религия, требующая подчинения высшему идеалу и высшей силе.
С другого конца всё более определяется характер Дейнерис. Разбираясь в хитросплетениях политики Миерина она постепенно учится править. Кстати, Миерин — пример третьей общественной системы по Эйзенштадту. Там идёт интенсивная социальная и политическая борьба, как в античных городах-государствах, — кипит борьба партий, воюют аристократия и народ, действуют олигархические заговорщики. Ощущение, что мы оказались в Афинах, Коринфе или Риме. Но политика практически не влечёт за собой изменений в других сферах общественной жизни — религии, философии, экономике, протест носит чисто политический характер. Зато настолько накалён, что нежелание Дейнерис вовремя выбрать сторону (а ставить в Миерине, конечно, надо было не на господ, а на рабов), ведёт к тяжёлым последствиям для её власти.
Но Дейнерис — слишком крупная фигура для узкого городского горизонта. Это просто «не её». Она призвана править империей. Мы уже видим контуры её великого замысла, который призван полностью сломать патримональную систему власти. Ключевой разговор между Тирионом и Дейнерис о колесе власти, возносящем то одни, то другие дома, которое нужно сломать — приоткрывает тайну той политической программы, с которой Дейнерис придёт в Вестерос.»
См.: sputnikipogrom.com/philosophy/38830/westeros-re...
«Автор «Песни льда и пламени» задаёт правильные вопросы:
«Толкиен, к примеру, придерживается средневековой философии: — замечает Мартин, — если король добр, то его земли будут процветать. Но загляните в учебник истории, и вы увидите, что всё не так просто. Толкиен утверждает, что Арагорн, став королём, правил мудро и добродетельно. Но Толкиен не задаёт важных вопросов. Какова, спрашиваю я, была при Арагорне система сбора податей? Как он организовал воинскую повинность? И что насчёт орков?».
Задавшись целью написать огромную эпопею, в которой в вымышленном мире чувствовалось бы дыхание настоящей истории, Мартин решил сделать нечто действительно величественное и исторически реалистичное. Его история — это не просто история борьбы кланов, как было бы в литературном мире. Это история крушения архаического социального порядка и становления нового.
Как ни парадоксально, ключ к эпопее «Игры» и «Песни» мы можем найти в работах одного из крупнейших социологов второй половины ХХ века Шмуэля Эйзенштадта (1923–2010), исследовавшего динамику социальных изменений в традиционных обществах и обществах Нового времени.
Именно благодаря его работам западная социология отказалась от примитивного противопоставления традиции и модернизации и учения, что модернизация, переход к современности, — это ломка традиции. Для Эйзенштадта модернизация — гибкая адаптация великих традиций к изменениям, переворот метафизических ориентаций в рамках традиции — с устремления к небесному идеалу в Средние века к строительству радикальными движениями и сектами (такими как якобинцы и большевики) царства Божия на земле. Переворот от потустороннего к посюстороннему возможен только в рамках великой традиции и никак иначе.
Современность и пути к современности многообразны. Для каждой цивилизации с её собственной центральной зоной и структурой священных символов и метафизических ориентаций, с собственным образом космоса, и представления о современности различны. Западный модерн — это образец, какой может быть современность в западном цивилизационном коде, но ещё и угроза для тех, кто не успевает с изменениями. Но это не модель для переноса в другую среду. От таких попыток переноса ничего кроме Михаила Борисовича Ходорковского, Рамзана Ахматовича Кадырова и Петра Алексеевича Порошенко приключиться не может.
Читать Эйзенштадта совершенно невыносимо — это чрезвычайно сухой, тяжёлый, предельно абстрактный язык. Единственная полностью переведённая на русский язык его работа — «Революция и преобразование обществ» (Москва, «Аспект-Пресс», 1999) — настоящая лингвистическая пытка.
Но точность даваемых Эйзенштадтом в этой работе социологических характеристик удивительна. Вряд ли Мартин знаком с его работами, но интуиции художника вполне достаточно, чтобы вывести из бесчисленных исторических хроник и источников тот же социологический образ исторического мира, о котором говорит Эйзенштадт.
Эйзенштадт выделяет три типа традиционных обществ, для которых характерны разные модели социальных изменений — «патримональный», «имперский», и «специальный». Третий тип, характерный для небольших городов-государств Греции, племён типа Древнего Израиля и арабов, нас сейчас не интересует, так как он отчасти представлен только в Миерине, Волантисе и других городах-государствах за Узким морем. А вот оппозиция патримонального и имперского типов играет у Эйзенштадта решающую роль.
Вот как описывает он первый тип социальной организации — патримональный:
«Радикальные изменения в этих политических режимах обычно выражались в том, что менялись держатели власти или династии, происходили перемены в положении различных семей, этнических или региональных групп в системе иерархии… Наиболее важными механизмами политической борьбы оказывались прямые соглашения между различными группами. Ведущим участникам политической борьбы в данных обществах были прямые представители основных групп в центре и на периферии (например, родственных, территориальных и религиозных групп); среди них действовала тенденция к организации группировок, соперничающих за доступ к центру (обычно его представлял дом правителя). Между группировками возникали постоянно изменявшиеся и пересекавшиеся связи, образовывались коалиции… От центра требовали изменить характер распределения различных ресурсов среди важнейших групп, а также расширить рамки клиентелы и патронирования».
Нетрудно заметить, что изложено всё так, как будто автор писал «Социологию Вестероса». В начале рассказанной Мартином истории там невозможно представить ничего, кроме кланово-территориальной организации, возглавляемой самыми выдающимися семьями, которые, составляя причудливые коалиции, борются за доступ к политическому центру и той или иной степени контроля над ним.
Для чистоты картины политический центр всё это время представлен скорее пассивной, чем активной величиной — королём-пьяницей, а затем двумя его мнимыми сыновьями, юными и слабыми, и Серсеей, которая в меру своих ограниченных умственных способностей пытается удержать власть в их руках, но лишь разжигает смуту ещё сильнее.
Постепенно разворачивающаяся кланово-феодальная война запускает механику коалиций и интриг в борьбе за контроль над политическим центром до полной мощности — появляются всё новые короли и претенденты. Одних убивают как Ренли, других разбивают как Станниса, третьих предают и уничтожают как Робба Старка. Кланы, менее удачливые в составлении сложных коалиций и плетении интриг, как Старки, быстро выбывают из борьбы. Другие, с богатым опытом клановых манипуляций, как Ланнистеры, добиваются успехов.
Апофеозом традиционного патримонального порядка и его крушением является Красная Свадьба. Это последняя решительная попытка Старков создать классическую клановую коалицию для победы над Югом. И в то же время грандиозное предательство и, в каком-то смысле, моральное самоубийство патримональной системы, которая после такой подлости, как резня на свадьбе, не имеет больше нравственного оправдания.
Перелом в сюжете, который замечают многие читатели и зрители после Красной Свадьбы, и в самом деле имеет место. Но связан он не со мнимой «усталостью» Мартина, а с тем, что деградация патримональной системы, начавшаяся в ходе клановой войны, достигла здесь своего чудовищного апогея. Старый Вестерос и система организации власти в нём умерли. И должны уйти те, кто был их воплощением, прежде всего Тайвин Ланнистер — гений клановой политики.
Мир Вестероса с этого момента ощутимо меняется. Особенно это бросается в глаза в сериале, где многие линии спрямлены.
На севере полную силу набирают Белые Ходоки во главе с Королём Ночи. Сила, с которой точно ни о чём не договоришься. Не успел пробормотать «Наши дорогие партнёры», — а ты уже живой труп. В противостоянии нашествию нежити всё большее значение приобретает Джон Сноу — политик-идеалист, стремящийся противопоставить нежити коалицию всех живых от «воронов» до «одичалых».
Вряд ли Джон Сноу убит заговорщиками, — скорее всего, мы ещё не раз увидим его в дальнейшем, и вполне вероятно, что после убийства он обретёт облик Азора Ахая — Воина Света, который сокрушит Великого Иного. Ранее Мелисандра ошибочно видела Азора Ахая в Станнисе, но она всё больше осознаёт, что истинный Азор Ахай — Джон Сноу. Сама религия Мелисандры — жестокий дуалистический культ, основанный на противостоянии Огня и Тьмы; религия, требующая подчинения высшему идеалу и высшей силе.
С другого конца всё более определяется характер Дейнерис. Разбираясь в хитросплетениях политики Миерина она постепенно учится править. Кстати, Миерин — пример третьей общественной системы по Эйзенштадту. Там идёт интенсивная социальная и политическая борьба, как в античных городах-государствах, — кипит борьба партий, воюют аристократия и народ, действуют олигархические заговорщики. Ощущение, что мы оказались в Афинах, Коринфе или Риме. Но политика практически не влечёт за собой изменений в других сферах общественной жизни — религии, философии, экономике, протест носит чисто политический характер. Зато настолько накалён, что нежелание Дейнерис вовремя выбрать сторону (а ставить в Миерине, конечно, надо было не на господ, а на рабов), ведёт к тяжёлым последствиям для её власти.
Но Дейнерис — слишком крупная фигура для узкого городского горизонта. Это просто «не её». Она призвана править империей. Мы уже видим контуры её великого замысла, который призван полностью сломать патримональную систему власти. Ключевой разговор между Тирионом и Дейнерис о колесе власти, возносящем то одни, то другие дома, которое нужно сломать — приоткрывает тайну той политической программы, с которой Дейнерис придёт в Вестерос.»
См.: sputnikipogrom.com/philosophy/38830/westeros-re...